Чёрт, интересно, кто-нибудь прочитал первые две главы? Хочется надеяться, что да... просто много терпения нужно...
Глава II. Фамильный замок фон Крайнцев.

Фон Крайнц – одна из новых дворянских фамилий. На гербе изображён лев пассан на червлёном поле. От имени герцога они держат почти половину Северных Земель.

Надо сказать, что замок фон Крайнцев имел довольно странное положение – очень удобное на случай осады, но не слишком удобное в более мирное время: он находился на вершине холма с очень крутыми склонами, со всех сторон окружённого дремучим еловым лесом. (Дело в том, что основывался он в то время, когда в герцогстве боролись два крупных рода: Вельфы и Гобеллины – Гобеллины, те, что впоследствии потерпел поражение, бежали на север и одно время пытались обосноваться там; замок, тогда деревянный, задумывался как один из опорных пунктов, и потому выгодное по части обороны от врагов положение было очень важно). Судя по всему, к моменту начала повествования этот лес был еловым уже несколько столетий, так как почва там была крайне, изумительно даже для Северных Земель, неплодородной – ничто не росло на ней, кроме ёлок. Но так как выращивание ёлок не было занятием, популярным среди крестьян, то вокруг замка фон Крайнцев, как вокруг замка какого-нибудь феодала-разбойника, не появилось ни города, ни даже деревни; но отсутствие деревни, а если точнее, деревенской церкви, было довольно серьёзным стратегическим недостатком. Колокольни церквей зачастую работали как сигнальные огни на башнях в Империи гоблинидов: как стражники на башне, увидев огонь на соседней, зажигали сигнальный костёр, так и звонари на колокольнях, услышав набат, сами начинали бить в колокола. Но сейчас, из-за того, что никаких колоколен не было в радиусе примерно десяти километров вокруг замка, оповещение ложилось на плечи посланника – в данном случае брата Треерхема.

Получив лошадь у работавшего сегодня в конюшне Хьялли-на-четверть-гнома, брат Треерхем вскочил верхом и погнал во весь дух. Правда, гнал он совсем недолго: скоро монах понял, что почти утерял свой и без того-то невеликий навык езды на лошадях и, чтобы не испытывать судьбу и не рисковать полететь наземь, с огромным трудом замедлил решившую как следует порезвиться после многодневного простоя кобылу.
Проехав около часа, брат Треерхем понял ещё одну вещь: он не только забыл, как правильно ездить на лошадях, но и забыл дорогу к замку фон Крайнца. Некоторое время, продолжая скакать по дороге, он напряжённо вспоминал; и наконец вспомнил. Но тут кобыла выкинула очередной фортель: ей вдруг очень захотелось поваляться на травке, и только чудом монах сумел удержать её от такого развлечения. Борьба с лошадью была довольно тяжёлым и долгим делом, и направление за это время менялось столько раз, что когда, наконец, запыхавшийся брат Треерхем остановил своё ездовое животное и осмотрелся, то сообразил, что не только понятия не имеет, где находится, но и не знает, как ему вернуться назад. Собравшиеся посмотреть на диковинное зрелище борьбы монаха с лошадью крестьяне оглушительно хохотали, а когда всадник спросил у них дорогу до замка фон Крайнца, рассмеялись ещё пуще, решив, что брат монах определённо собрался позабавить их сегодня. Тогда брат Треерхем с раздражением сказал, что нападают викинги и ему необходимо видеть графа; но он пожалел об этих словах. Крестьян пробрал такой – не смех, а просто ржач – что некоторые даже не устояли на ногах. В отчаянии монах, быстро помолившись о помощи в нахождении пути и положившись на волю Божью, поскакал куда глаза глядят.
К величайшей удаче очень скоро – всего минуты через две – въехав на холм, он увидел то место, где кобыле взбрело в голову поваляться в травке. Оказалось, что за всё время борьбы они отъехали на пятнадцать, много на двадцать метров от дороги: просто постоянная смена направления сильно запутала брата Треерхема. Едва только выехав на дорогу, он припустил ставшую вдруг от чего-то очень послушной кобылу рысью, а затем галопом. И тут, будто в издевательство, раздался тревожный колокольный звон. Что им стоило начать бить в набат минут на десять раньше, с некоторым раздражением подумал брат Треерхем, а так я только время потерял, выслушивая смех этих глупых крестьян.
Вскоре деревня скрылась из виду, а по обочинам тут и там, постепенно всё увеличивая своё число, среди лиственных деревьев стали появляться ёлки. Да так я уже скоро буду у графа, с радостью отметил монах; но его радость была преждевременной. Засмотревшись на лес и вычисляя, как скоро начнётся еловая чаща, брат Треерхем не замечал, что кобыла постепенно всё замедляется и замедляется; что её шаги постепенно становятся всё менее согласованными; что на её губах появляется пена. Проскакав так совсем недолго, кобыла выбилась из сил, остановилась, чуть не споткнувшись, и легла. И как ни пытался монах заставить её отправляться дальше, она оставалась непоколебимой.
Брат Треерхем задумался. Он видел только один выход – бежать до самого замка. И просто бес какой-то вселился в эту лошадь, думал он, это же надо: сначала разбежалась, потом меня чуть не задавила, а как только выбрались на дорогу, сразу слегла. И это в такой момент, когда никак подводить нельзя; когда от скорости зависит жизнь многих людей; когда вот так лечь – ну просто никак нельзя! Тварь поганая!, в гневе мысленно воскликнул он, и сейчас же с некоторым удивлением – раньше он не припоминал за собой такой злобности – отринул отрицательные эмоции. Ведь, уговаривал он самого себя, это же только неразумная тварь. Она не понимает, какая на ней была высокая миссия.
Постепенно он сумел успокоить себя, посмотрел на небо (к часам он ещё не привык) – солнце уже заметно клонилось к горизонту – ещё раз припомнил дорогу, проверил это красное перо. Вроде всё с собой, подумал он, остаётся ещё только одно: Господи, помоги!
  
Уже почти совсем смерклось, когда маленькая тёмная фигурка, спотыкаясь и задыхаясь, подошла к замку фон Крайнца. Мост был поднят, и походил более всего на закрытый рот какой-то уродливой, неправильной формы демонической головы с невероятным количеством окон-глаз, как будто моргающих от неровного света факелов, и рогов-башенок. После непродолжительного разговора охранника с братом Треерхемом, а фигуркой был, разумеется, он, пасть открылась и проглотила новую жертву.
Брат Треерхем устал, как собака, а вернее, как загнанная лошадь. Он не бегал с тех пор, когда был совсем маленьким, а крепостью сложения не отличался, хотя и был, как уже говорилось, скорее высок, чем низок. Его постоянная бледность, светло-рыжие, как будто блёклые волосы и глаза серого, переходящего в белый цвета придавали ему почти болезненный, выцветающий вид. Теперь же он выглядел просто ужасно и еле-еле волочил ноги. Он бежал почти всю дорогу, лишь три-четыре раза останавливаясь у источников или колодцев чтобы напиться и чуть-чуть отдохнуть. У него отчаянно кололо в левом боку, хотя брат Треерхем и прижимал его, что было силы.
К счастью, стражник попался сердобольный: увидев измождённого монаха при свете факелов, он сразу дал ему «для окрепления» глоток крепкого шнапса и сказал, что монаху надо ложиться.
– Нет… подожди, добрый человек… У меня дело к его светлости, срочное.
Стражник с сожалением взглянул на посетителя.
– Эх, святой от… (он хотел сказать святой отец, но понял, что по возрасту скорее монах годится ему если не в сыновья, то в самые младшие братья), господин монах, зря вы маялись. Граф на охоте.
Этого брат Треерхем не ждал. Он не был лишён тщеславия и представлял себе, как он, уставший, входит к графу, подаёт ему красное перо и падает без чувств. Потом граф идёт с армией, разгоняет викингов и все благодарят Треерхема, а старый, бородатый граф (брат Треерхем никогда не видел Ульриха фон Крайнца, но считал, что он выглядит именно так) говорит: «Он настоящий герой!»… Теперь же ясно, что этого не будет. И, что намного хуже, монастырь теперь почти наверняка погибнет, всё будет разграблено и викингов вряд ли догонят.
– А как… что же мне делать? На монастырь нападают викинги!
– Не может быть!
Но между тем это было так, и поделать ничего было нельзя – граф со своим старшим сыном охотились. Видимо, они слишком устали, чтобы добираться до дома, и решили заночевать под открытым небом, благо деньки стояли ещё тёплые. Так что брату Треерхему оставалось только одно – последовать совету стражника и лечь спать.
Из уважения к его духовному сану стражники потеснились и освободили ему небольшую, но отдельную комнатку. Правда, вместо кровати в ней была солома, а вместо одеяла – небольшой, тонкий и местами рваный плед, но брату Треерхему это было безразлично: сейчас он был готов заснуть хоть в свинарнике. Несмотря на усталость, он нашёл в себе достаточно силы воли, чтобы попросить стражника разбудить его сразу по прибытию графа, когда бы оно ни состоялось.
А состоялось оно около пяти. Вообще-то стражник в это время уже спал бы после ночной смены, но сейчас он понимал, что должен помогать спасать монастырь, и потому разбудил брата Треерхема. Монах просыпался долго, зевал, потягивался, поначалу даже просто уснул. И только когда стражник облил его кружкой холодной воды, брат Треерхем окончательно пришёл в себя и сел. Первым делом он проверил перо.
– Ну что, пойдём к графу? – спросил он.
– Нет, пока нельзя.
– Как?! Там викинги уже у стен монастыря, а он – что он делает?
– Не знаю, просто я передал, что викинги наступают, и он сказал, что «примет монаха через некоторое время». Но это скоро, не волнуйтесь.
Брат Треерхем понял, что граф сейчас собирает войска. Он испытывал одновременно и довольство, и разочарование, поскольку в нём боролись тщеславие с чувством долга: он хотел бы сам сообщить графу эту новость, но в то же время понимал, что важна буквально каждая минута, так как каждая минута стоила жизни нескольким монахам и спасавшимся в монастыре крестьянам.
– Так, – сдержанно ответил он.
– А вы пока поешьте, а то небось совсем из сил вчера выбились. Тут вот… я и на вас выпросил.
Брат Треерхем с благодарностью принял предложение стражника. Он уплёл предложенные ему хлеб, картофель и кусок вяленого мяса настолько быстро, что у стражника прямо глаза на лоб полезли; и это при том, что в монастыре брат Треерхем был известен медленной скоростью поглощения пищи. Он хотел спросить у стражника, как того зовут, чтобы благословить его в благодарность за всю оказанную помощь, но взглянул на лежавшее на его тарелке мясо, и тут понял, что нарушил пост. Брата Треерхема просто прошиб холодный пот, но он вспомнил, что в подобных случаях возможно нарушение поста. Настоятель, конечно, немного поворчит, но всё обойдётся и грех будет прощён. Какие мелочи, и как сильно меня задевают, невольно усмехнулся он сам себе, причём в такой момент, когда, казалось бы, о них стоит забыть.
– А как тебя зовут, добрый человек? – спросил он у стражника.
– Каспер.
Узнав имя стражника, брат Треерхем благословил его; тот рассыпался в благодарностях, и монах просто не знал, куда деваться, но тут открылась дверь, и вошедший человек спас его от излияний Каспера. Его длинное бритое лицо выражало гордость и надменность, которые не ослаблялись даже кругами под глазами, а вместе со спадавшими вниз длинными светлыми волосами делали его похожим на южного альнора.
– Вы – монах из монастыря святого Эрхейра? – спросил он, обращаясь к брату Треерхему, – я сын графа Ульриха фон Крайнца. Отец велел мне отвести вас к нему.
Брат Треерхем неловко поклонился и поспешил за дворянином. Сын графа явно не был расположен к разговору – он даже не назвал своего имени – и брат Треерхем в некотором роде понимал его: в самом деле, он только вернулся с охоты, проскакав как минимум весь день и половину ночи, ужасно устал (отсюда и круги под глазами – видно, что ночью он не спал и моё предположение было неверным, подумал монах). А дома новость – нужно защищать феод от викингов и вместо отдыха одеваться в боевые доспехи и скакать во весь опор к монастырю. Кончено, такая ситуация мало кому понравится.
Брату Треерхему было очень приятно идти по коридорам замка, так как никогда ранее к нему не относились с таким почтением – неприятные эмоции от представлявшего собой нечто среднее между грубостью и безразличием обращения наследника замка с лихвой искупались восторгом и религиозным трепетом простых стражников перед священным саном монаха. Народ относился к священникам и монахам со смесью насмешливой нелюбви к высшим сословиям, страха перед колдунами – что-то могучее и опасное видели люди, привыкшие за тысячелетия к шаманам-заклинателям, в той близости к Богу, которую испытывали некоторые клирики и которую приписывали себе остальные – и уважения к людям, молящимся о спасении душ этого самого народа. Обычно отношение простонародья к священнослужителю, не известному им, определялось его внешностью: над довольным или весёлым, а особенно над толстым монахом посмеивались, мрачноватого и таинственного побаивались, а измождённым восхищались. Вид у брата Треерхема, обычно мрачноватый, сейчас был именно измождённый. Конечно, ему, которого уважали, но которым ещё никто никогда не восхищался – даже отец, насколько его помнил брат Треерхем, обычно бывал недоволен его недостатком воинственности – очень льстило почтение стражников.
Замок графа Ульриха был немногим меньше монастыря Св. Эрхейра, но почти ни разу не бывал достроен или перестроен и проходы в нём не были так запутанны – старое деревянное укрепление было снесено первым же фон Крайнцем, получившим эту землю в лен, а поскольку враги, способные вести так называемую «правильную осаду», обычно не добирались до Северных земель, то не было нужды в дополнительном укреплении. Весь путь – сначала по коридорам, затем по внутреннему двору, потом по донжону – занял не более десяти минут. Однако идти было не очень легко, прежде всего из-за ужасной духоты, царившей в этом не проветривавшемся иногда годами здании. Темнота была привычна монаху, но воздух в монастыре был заметно свежее – одним из немногих испытаний, которым подвергались монахи, было испытание холодом: раз в неделю, по пятницам, на всю ночь окна в кельи оставались открытыми; монахи, жившие в подземных кельях, переходили на те ночи в надземные. В замке же в некоторых подвалах от недостатка воздуха даже потухали факела. Но наконец старший сын фон Крайнца остановился перед тяжёлой дубовой дверью, сказал в неё: «Отец, примите приведённого мной монаха», жестом приказал брату Треерхему войти и удалился; вероятнее всего, вооружаться. Брат Треерхем проверил перо – о нём он не забывал ни на минуту, даже специально проверял на остановках – и вошёл.
Яркий свет из раскрытого окна так ударил в успевшие за проход по донжону привыкнуть к полумраку глаза брата Треерхема, что он несколько секунд ничего почти ничего не видел и только согнулся в почтительном поклоне.
– Приветствую тебя, монах, – сказал старый граф, который оказался невысоким подвижным бритым человеком с обветренным лицом, – мне передали, что ты пришёл с важным поручением от настоятеля. Расскажи мне всё подробнее.
И брат Треерхем, для начала передав перо графу и представившись, подробно рассказал обо всём, что случилось с ним после его расставания с настоятелем. Рассказ получился бы очень хорошим, если бы Ульрих всё время не перебивал монаха, то забегая вперёд своими вопросами («…я пошёл в конюшню» – «А почему тогда ты прибежал пешком?»), то прося повторить что-нибудь («Сколько же ты там, говоришь, у этих громил кораблей?»). Под конец он спросил:
– И зачем же ты бежал? Почему не попросил лошадь у какого-нибудь крестьянина? Если бы ты прибыл хотя бы за час, ты мог бы застать кастеляна – он начал бы сбор войск!
Совесть острым когтем прошлась по монаху. Надо признаться, эта идея – попросить лошадь у крестьян – и не приходила ему в голову. Для него было совсем не очевидным это, казалось бы, простое и верное решение. Можно было не сомневаться, что крестьянин с радостью отдал бы не только лошадь, а и вообще весь скот и всё имущество, чтобы спастись от викингов; тот смех, каким было встречено это сообщение у наблюдавших за борьбой брата Треерхема с кобылой, был вызван предшествовавшим зрелищем, убедившем крестьян в несерьёзности этого монаха. Но брат Треерхем, натренированный спором с настоятелем, быстро придумал оправдание:
– Я – из летописцев, и крестьяне меня совсем не знают. Если бы я попробовал попросить у них лошадь, меня бы наверняка просто прогнали или схватили, как жулика.
Конечно, такая возможность была не исключена, особенно если припомнить несколько случаев, когда какие-то пришлые, переодевшись монахами, жульничеством забирали у крестьян честно заработанное имущество. Но было маловероятно, чтобы крестьяне прогнали настоящего монаха, тем более просящего помощи перед лицом нашествия викингов, когда на монастыре и в церквях уже бьют в набат.
– Ты что-то не так говоришь. Не могут они под набат хватать монахов. Ну да ладно – что сделано, то сделано. Войска уже собирают. Так… у викингов – четыре-пять драккаров…
– Господин граф, рыбаки говорили, что восемь!
– И ты веришь им на слово, – с усмешкой спросил фон Крайнц, – Да они пойманного пескаря называют щукой! Нужно делить по меньшей мере на два всё, что они сообщают. Так. Ты оторвал меня от расчётов! На каждом из драккаров сидит по двадцать – двадцать пять вооружённых до зубов профессиональных головорезов. Это выходит – восемьдесят, а скорее около ста. На скольких монахов я могу рассчитывать? – вдруг неожиданно и очень резко обернулся он к брату Треерхему.
Монах настолько опешил, что первые секунду-другую не знал, что и сказать; в конце концов он смог выдавить из себя:
– Н-не хочу показаться грубым, господин граф, но это на вас рассчитывают все монахи.
– А, да ты просто не понял, – несколько смягчившись, сказал Ульрих, – я говорю о монахах, которые могут драться. Об этих дубинах… то есть дубиноносцах.
– Не хочу вас дезинформировать, господин граф, и хочу заранее предупредить, что моя оценка…
– Слушай, ты не всё знаешь, но ты и не дурак. Это видно. Просто ответь на вопрос: сколько, по-твоему?
– Не более тридцати. И, учтите, они много слабее и викингов, и ваших бойцов. Хотя они могут взять арбалеты.
– Тридцать… тридцать, а то и меньше, дистрофиков – прости, брат Треерхем, невольно сорвалось – с моими парнями… против сотни… Выходит, мне нужно человек девяносто, а то и больше. Так мы будем в монастыре часов через девять: сбор уже объявлен, четыре часа собираемся, пять маршируем.
Обычная вежливость не изменила монаху, но лицо его, видимо, выразило такое разочарование, что граф поспешил добавить:
– Но, в общем-то, на самом деле всё будет готово быстрее. Идти, вообще-то, можно и с меньшим отрядом, а шаг задать пошире – всё-таки монастырь спасать, а не в помигушки играть!
– Но… даже шесть часов, это может быть уже поздно. Выломать ворота викингам ничего не стоит, а только они ворвутся, как… – брат Треерхем невольно содрогнулся, представив себе плавающих в лужах собственной крови, обезображенных ужасом смерти или топорами викингов монахов.
– Я прекрасно понимаю твои опасения, – с участием, на которое он казался неспособным, сказал Ульрих, – но что я могу поделать? Я послал людей объявить о сборе сразу, как мне сообщили об опасности. Поверь, мне не меньше твоего жаль возможных жертв, и я не меньше твоего хочу предотвратить кровопролитие.
– Но хватит об этом, – оборвал свою речь фон Крайнц, – мне нужно готовиться и облачаться в боевой доспех, а тебе нужно решить: с нами ты пойдёшь или поедешь вперёд?
Немного подумав, брат Треерхем сказал:
– Я поеду в монастырь. Там я буду полезнее: я внушу им надежду на скорое ваше прибытие и потороплю в приготовлениях к обороне.
– Ну что ж, я такого решения и ожидал. Пойди и передай конюшему, чтобы он выдал тебе лошадь. Тебя проводит один из стражей у моих покоев, Хельберт.
Монах уже поклонился повернулся к выходу, когда граф неожиданно окликнул его:
– А, да, брат Треерхем, постой.
– Мне ведь нужно дать тебе оружие, – продолжал он, роясь в большом окованном сундуке, – вот… Возьми это. Обычай помнишь? «Сюзерен на подходе».
И с этими словами фон Крайнц протянул брату Треерхему простой, почти не украшенный меч. Монах принял его и некоторое время просто держал в руках, осматривая. Он был одноручным, без каких-либо украшений, с тёмным узким колющим лезвием, на взгляд казавшимся остро заточенным; брат Треерхем решил, что меч был сделан горными гномами, но, впрочем, на его мнение здесь нельзя полагаться – по части оружия он был полным профаном.
– Хе, ты что же это так меч осматриваешь, – усмехнулся граф, – как будто в бой идёшь! Он же тебе не для драки.