Посвящается Алессии, у которой единственной так и не ожидается эпилога.

С тех пор, как в Бальдр провели железную дорогу, путешествовать действительно стало проще. Гульвейг, возвращавшаяся после очередной вылазки, задумчиво смотрела в окно и наблюдала там -- множество людей, городов, стройки и стройки. Посреди ещё недавно девственной природы возникали предприятия, фабрики, торговые точки. Жизнь кипела.
Всё это, однако, не радовало. Как будто вся страна, до того не без недостатков, но свободная, богатая, от природы и Матушкиной помощью красивая превращалась в какого-то уродливого горбуна, то ли ради эксперимента, то ли из-за проклятия злобного чародея (чародейки?)...

Веги открыла свою сумку и проверила там бутылку, не разбилась ли. В сердце защемило, опять и с прежней силой, а воспоминания нахлынули. Тогда, во время событий в шахте, Гульвейг считала себя уже прожжённой приключенкой, для которой всё самое плохое уже случилось, и наивно полагала, что готова даже к самому худшему исходу. Но её действия, когда отряд вышел из тайного хода и сбивчиво рассказал, что случилось, показали совершенно обратное. Артерианка вопреки всякому здравому смыслу кинулась к павшим и только и делала, что пыталась по очереди исцелить их... И того горбуна тоже. В тот момент она ощутила ясно, как день, что и этого странного юродивого из леса она тоже не хочет терять, равно как и своих братьев и сестёр. Она ведь ощущала с ним единство во время боя, не больше и не меньше, а равно как с другими... Видела, что горбун по комплекции похож на её сестру, если забыть про уродства, но судить по физическим возможностям. Видела, что и его навыки соответствуют полностью. Голова отказывалась всё это понимать и признавать, но сердце всегда чувствовало неладное...

Позже было захоронение, которым артерианка решила руководить сама, твёрдо решив, что теперь и всегда с этого момента будет брать на себя всё самое морально-тяжёлое. И вещи умершего, разложенные в ряд на холодной земле, лишь подтверждали худшие опасения.

По общей договорённости и согласно какой-то интуиции Гульвейг тогда взяла себе бутылочку неясного зелья, которое было у умершего. Кто-то тревожно заметил тогда, что лучше было его без опознания не пить, а то вдруг яд... На что Веги лишь подумала в ответ "Да, было бы неплохо." Впрочем, уже позже, в Бальдре, зелье было опознано Эмилией как невероятный по своей силе эликсир, лекарство от всех болезней, врождённых пороков и травм, которые иначе не излечишь.

Это была странная новость... Как-то это было не вовремя. Будь у Веги такой эликсир тогда, когда её учитель ещё был в Бальдре, как бы всё тогда обернулось? Или если бы они знали об эликсире там, в Иллии, и отдали бы его Рутгеру, с условием прекращения последним его безумных планов, как бы всё сложилось? Неожиданное приобретение подобного артефакта давало девушке определённые возможности, теперь она знала, что сможет, если что, вылечить учителя хотя бы от телесных проблем, но с учётом того, как всё обернулось, как всё навалилось... С учётом того, что её учитель теперь в наименьшей степени страдает от спины, и в намного большей -- от её, Гульвейг, необдуманных поступков, ясно было, что даже зелье древнего алхимика Сильфиды не меняло ничего кардинально, да и смерти её сестры, такой ужасной, и в таком уродливом теле, которое наверняка было ей ненавистно в последние дни её жизни... Нет, никакие подарки судьбы эту смерть не оправдывали.

Эх, если бы... Матушка, пусть в жизни будет меньше всяких "если бы"...

Гульвейг закрыла глаза и помолилась за загробное счастье своей сестры. Такой едкой, но при этом и всегда недовольной, но готовой помочь братьям и сёстрам по любой малейшей просьбе. Знающей себе цену и цену весьма высокую. Харизматичную и артистичную девушку, которая могла бы сделать отличную карьеру в театре, сложись жизнь немного иначе. Или стать ремесленницей. Может, с Алессией и под её руководством они бы смогли начать своё дело, и забыть про всяких странных Рутгеров -- они бы чётко распределили бы обязанности между собой и делали бы свою работу, в чём бы она ни заключалась, забыв о неожиданностях, чрезмерных рисках, необходимости сражаться за тех, кто не разделял их идеалы. В худшем случае они бы сражались за тех, чьи идеалы готовы были сами уважать.

Думы думались, а поезд ехал, как ни в чём не бывало. Машина не знала, каких людей она везёт и зачем, не знала она пункта назначения и даже расписания остановок. Не знала она и того, какие скрытые функции заложены в её инфраструктуру, и того, скольких людей она косвенно поможет развратить, озлобить, убить... Поезд просто ехал, туда, куда его вели рельсы, управляемый своим машинистом. Машина знала только то, как команды ручек превращать в мощность, и умела это хорошо, и делала то, что умела, не задумываясь об остальном.